Мокошь – древнеславянская богиня?

Миф

У древних славян существовала богиня судьбы и плодородия Мокошь, почитание которой сохранилось спустя века после принятия христианства и перешло в обычаи и верования, связанные с культом Параскевы-Пятницы.

Историческая реальность

Единственное, что мы знаем из исторических источников о Мокоши – это ее имя. Информация о собственно образе, функциях и локусе существования богини – отсутствует.

Неблагодарное это дело разочаровывать читателя, однако миссия исследователя мифологических верований и представлений состоит именно в этом. Нам часто хочется видеть древние обычаи и традиции в современности, и, возможно, что-то из этого воспроизвести. Но на самом деле, что-то глубже, нежели этнографические исследования XIX-XX веков не приносит нам желаемой информации. Красноречивым примером является история древней славянской богини Мокошь.

Важно понимать, что не существует ни одного, достаточно полного, и, главное, «нашего внутреннего» источника, который бы представлял саму языческую традицию, и который можно было бы признать вполне надежным и адекватным воспроизводимому содержанию. Средневековые же письменные источники, созданные уже во времена христианской Руси (преимущественно анонимными авторами – монахами-книжниками), не содержат никакой информации о Мокоши (Мокош, Макошь) до ее включения в т.н. «Пантеон Владимира». «Пантеон Владимира», согласно летописи, был попыткой создать общий для всех подвластных князю земель языческий пантеон в 980 году. В него входили: Перун, Хорс, Даждьбог, Стрибог, Семаргл, Мокошь. Но этот шаг оказался непродолжительным и временным решением, потому что в 988-989 годах Владимир Святославич принимает христианство как официальную государственную религию.

Женское божество «Мокошь» известно именно благодаря упоминаниям о пантеоне Владимира. Упоминания эти содержатся преимущественно в Лаврентьевском летописном своде «Повести временных лет» и отдельных его списках. Более или менее объективная уверенность в женской природе этого божества основывается на лингвистическом анализе этих упоминаний. Кроме того, Мокошь один раз упоминается в апологетическом памятнике XII в. «Слово об идолах» – в одном ряду с другими языческими божествами. Иных источников о «древнеславянской богини Мокоши» – в том числе, о ее визуальном образе, функциях, локусе пребывания, почитания, – не существует.

Интерес к славянской мифологии начался с попыток «реконструировать» языческий пантеон высших божеств, сведения о которых черпались, прежде всего, из средневековых письменных источников: произведений византийских авторов, записок путешественников, исторических хроник и летописей, церковных поучений. Когда же ученые-слависты начала XIX века (что происходили, как правило, из аристократических семей, имели за собой багаж классического университетского образования и сознательное стремление «открыть миру древнеславянскую мифологию») начали обращаться к современным им фольклорно-этнографическим материалам, оказалось, что собственно никаких богов там и нет. Стремление воссоздать языческий пантеон, аналогичный, по крайней мере, античному греко-римскому, столкнулось с откровенным недостатком информации. И здесь уже пришлось дополнять «науку» предположениями и выдумками.

В фольклорно-этнографических источниках XIX – начала XX ст. нет никаких намеков на «высшие» божества. Только напрямую связанные с крестьянской повседневностью верования в существ, близких к людям, как по происхождению, так и по внешнему виду и функциям, – ведьм, русалок, упырей, «ходячих» мертвецов, чертей и т.д., которых впоследствии исследователи фольклористы и этнографы структурировали в систему т.н. «низшей мифологии». Ученые-романтики (именно так называлось поколение первооткрывателей-славистов, благодаря тогдашней европейской интеллектуальной моде) были охвачены благородным стремлением описать славянскую мифологию по аналогии с хорошо разработанной античной – и чтобы собственная, отечественная мифология выглядела не хуже, а то и лучше, чем классические традиции.

Авторы первых работ о «славянском язычестве» сами создавали целые списки «божеств», названия которых буквально ими же создавались. Например, из песенных рефренов, формул лечебных заговоров, поговорок или загадок брались малопонятные языковые формы, и на их основе создавались боги и богини. Отсюда возникли Лады, Лели, Даны, Цимерлы и другие плоды «кабинетной мифологии». Подобная история происходила и с «богиней Мокошь».

Исследователи-романтики XIX в., в частности, Г. Глинка, А. Кайсаров, и даже такие уважаемые представители «мифологической школы» как А. Афанасьев, сталкиваясь с недостатком (и прямо скажем: бедностью) источников о Мокоши, занимались свободными авторскими «реконструкциями» культа богини Мокоши на основе этнографических свидетельств о культе Святой Параскевы-Пятницы. И во многих случаях мы имеем дело не с собственно источниками, а с их романтической, гиперболизированной и свободной трактовкой учеными той эпохи. По мнению тогдашних исследователей славистов широкого профиля, в средневековье христианство «подменило» богиню Мокошь Параскевой Пятницей.

Такое мнение перешло по наследству в научные труды ряда советских исследователей (археологов, славистов, этнологов), по мнению которых, христианский культ Параскевы-Пятницы «вырос» непосредственно из славянского язычества, из культа Мокоши (Макоши). Так писали в частности Б. Рыбаков и Н. Маторин, которые считали Мокошь «воплощением богини», известной другим индоевропейским народам – Афродиты, Венеры, Фреи. Они оценивали культ Святой Параскевы-Пятницы, известный по фольклорно-этнографическим источникам XIX – начала XX в., как дохристианский «пережиток» культа Мокоши. Борис Рыбаков, в частности, в монографии «Язычество древних славян» без должной аргументации и ссылок на источники определяет Мокошь (Макошь) как «богиню судьбы, удачи и плодородия». По его трактовке, «Макошь» – производное от «ма» – мать и «кош» – «жребий» или «корзина для зерна». Такие безосновательные гипотезы не выдерживали научной критики и в последующие годы были подробно и аргументировано раскритикованы исследователями различных школ и академических традиций (среди прочих, это работы Ив Левин, А. Панченко, А. Страхова).

Интересно, что кабинетный миф о древнеславянской богине Мокошь, которая «сохранилась» чуть ли не до наших дней в украинском фольклоре в образе Пятницы, распространен преимущественно среди представителей различных течений неоязычества и в псевдонаучной литературе (Г. Лозко, С. Плачинда). Например: «Лада, Дана, Рожаниця, Судьба, Мокошь, Берегиня, Пятница (Прия), Покрова – это образы древней религии украинцев. И происходят они из одного пра-источника – Богини-Матери – заступницы рода, материнства, плодородия, благосостояния» (Г. Лозко). Писатель С. Плачинда вообще скопировал в своих произведениях раскритикованные серьезной академической наукой гипотезы Б. Рыбакова, и также «расшифровал» название «Мокошь» как Мать Коша, понимая под этим то, что в эпоху матриархата «люди жили кошем, родом, семьей, и властвовала там женщина». Под приведенными интерпретациями не стоит ни серьезная верификация исторических источников, ни придирчивый анализ, что позволяет исследователям разных дисциплин (археологам, лингвистам, этнологам) трактовать их как откровенно псевдонаучные.

Современная академическая наука (этнология, фольклористика, культурная антропология) отказалась от практики механического соотнесения различных явлений культуры (как XIX в., так и культуры современной) с «язычеством». В том числе от безосновательного поиска «прямых параллелей» между христианскими святыми и народными религиозными культами и «дохристианскими представлениями», о которых у нас действительно очень мало источников.

Современные методы интерпретации явлений культуры основываются на понимании культуры как целостного образования, что постоянно меняется, и не является рядом застывших во времени конструктов, практик и «пережитков», которые не подвергались трансформациям новых эпох. Таким образом, лаконичные упоминания о «богине Мокошь» в нескольких древнерусских источниках не дают нам никаких оснований говорить ни о ее персонифицированном образе, ни о ее функциях и характеристиках, и, тем более, отождествлять ее с Пятницей – персонажем украинских народных верований и фольклора XIX — начала XX в.